Вчера в очередном фейсбучном обсуждении неисчерпаемой темы о том, правильно ли расстреливать посетителей гей-баров, или гитлеровские методы решения проблемы всё же надёжней, прочитал замечательный мемуар одного коллеги, решившего обосновать общественную гомофобию примером из собственной юности:
не надо спорить о вкусе устрицгомосеков с теми, кто их не ел кого они не пытались поиметь. Я имел двусмысленное удовольствие в юности — смазливый был пацанчик, иногда по мне девочки млели — это было приятно, тем более, что девочки были как-то, за редким исключением, довольно застенчивые — млели себе, а за яйца не хватали. Чего не скажешь про пидаров... Ладно б ещё таких же молодых и дурных, хоть и тоже мерзко, но хотя б понятно, что по дурости... А когда старый уважаемый учитель зазывает тебя к себе, типа потрындеть за математику, а там пытается тискать. Блядь! Надеюсь, уже сдох — лет 40 прошло...
Фобии — они не от ума и телевизора...Прочитал — и вспомнилась мне очень похожая (хоть и основательно подзабывшаяся) история из моей собственной юности. Если вдуматься, мне тоже гомосеки нанесли суровую жизненную травму, от последствий которой я по сей день не избавился. Похоже, пришло время о ней рассказать.
Лет мне было 17, учился я на первом курсе ММСИ им. Семашко (ныне МГМСУ), и половину всякого рабочего дня проводил в метро, потому что кафедры нашего института были разбросаны по всей Москве, от Соколиной горы и Новогиреева до улицы Саля-Мудиля, что за Мнёвниками, напротив Крылатского. Учебный день мог начаться практическими занятиями по хирургическому уходу на Коровинском шоссе, продолжиться латынью на Делегатской улице и завершиться физкультурой в Измайловском парке. Соответственно, значительная часть моей самостоятельной учёбы протекала в вагонах московского метро, по пути домой из института.
И вот, еду я как-то ненастным осенним вечером из анатомического театра на Соколиной горе в сторону родной станции «Ручной факзал», где-то в районе «Маяковской» удаётся урвать сидячее место, и я раскрываю второй том атласа анатомии Р.Д. Синельникова (в те времена студенты-медики учились по трёхтомному изданию, отпечатанному в ГДР). Я изучаю строение таза в сагиттальном разрезе, много нового для себя узнаю. Попутно замечаю, что интеллигентный очкарик, сидящий от меня справа, тоже внимательно рассматривает ту картинку, в которую я уткнулся.
Постепенно, ближе к «Войковской» завязывается между нами разговор за жизнь, который мы, сойдя на конечной станции, продолжаем уже на скамеечке, от Рафаила Давыдыча и его красивых картинок уже отвлекшись. Обсуждаем тяготы студенческой жизни, сложности с учебной литературой (мой собеседник — старше года на три, и учится на юрфаке), находим общие вкусы в музыке... Но постепенно начинаю я замечать во взгляде и интонациях нового знакомца (назвавшегося Аркадием) прежде незнакомые, но, увы, без слов понятные и совершенно мне неприятные признаки кое-как сдерживаемого полового влечения. Мне становится одновременно и жутко, и тошно, и неуютно от сознания, что мой визави, хоть и беседует цивильно за Jethro Tull и Yes, в то же время рассматривает меня как объект для полового акта, и выгадывает момент, чтобы сделать мне какое-нибудь предложение по этому поводу. Стоит мне об этом подумать, как «Аркадий» вдруг вспоминает, что его квартира в двух остановках от метро совершенно сегодня вечером свободна, и там можно послушать новый диск «Квинов». Так себе новый, конечно, слушан уже этот Hot Space и переслушан за полтора года, но у «Аркадия» — не жёваная какая-нибудь кассета с тридцать третьей копией, а оригинальный английский винил, вертушка «Грюндиг» с усилком, и колонки крутые, предки из загранкомандировки привезли... Я каким-то непредставимым внутренним усилием преодолеваю оцепенение, встаю со скамейки, прощаюсь без рукопожатия и, резко развернувшись, ухожу к эскалатору, не оглядываясь. «Аркадий», вероятно, так там и остался сидеть. Думаю, он меня понял не хуже, чем я его. Хочется написать «больше мы с ним не виделись», но шарик довольно маленький, прослойка узкая, и через четверть века наши аккаунты задружились на Фейсбуке, где мой неудавшийся совратитель зарегистрирован под настоящим именем, со всеми регалиями. Он нынче управляющий партнёр крупного венчурного фонда и гражданин Америки, в России бывает наездами... Но вернёмся в 1983 год.
Боже, какая мерзость, думал я, забившись в резиновые складки 233-го «Икаруса». Ну что за ёбаный стыд. Как же так можно?! Разговаривать с человеком как с другом, по душам, интересоваться его мнением про арт-рок, когда на самом деле всё, чего ты хочешь — это тупо его выебать… фу таким быть!
А потом я вылез из автобуса на свежий воздух, и тут-то со мной случилась та самая тяжкая юношеская травма, которая в значительной степени предопределила всю мою личную жизнь в последующие 33 года. Мне в голову пришла простая мысль, которая обожгла меня как удар тока.
Мысль о том, что и сам я, когда домогаюсь какой-нибудь девушки, просто потому, что нашёл её внешне привлекательной, выгляжу в её глазах в точности так же, как этот самый «Аркадий». Который беседовать готов о самом разном, а хочет, в сущности, одного. И совершенно не того, чего хочется его собеседнику. И собеседник тоже это хорошо понимает, но по каким-то причинам вынужден терпеть этот кошачий концерт неуклюже завуалированной похоти. А иногда и уступить — но не потому, что так захотелось, а чтобы просто тему уже закрыть.
Перед моими глазами прошла череда моих юношеских донжуанских побед, уговоров, заманиваний, совместных распитий с понятной конечной целью; к слову вспомнилось определение «зануда — тот, кому проще дать, чем объяснить». Мне стало стыдно за некоторые эпизоды, которыми, как мне казалось раньше, мужчина должен гордиться. И все эти мысли пришлись мне в тот ненастный осенний вечер очень конкретным серпом по яйцам.
Можно сказать, что личная жизнь моя с той поры основательно переменилась. Я очень много приложил усилий к тому, чтобы никогда больше не показаться какой-нибудь девушке таким вот суетливым «Аркадием», с дежурной болтовнёй на устах и похотью в голосе.
Довольно скоро выяснилось, что никакого особенного героизма такая перемена в поведении от мужчины не требует. Просто нужно повнимательней следить за собеседником, его реакциями на тебя и твои действия, пытаться понять его настроение и жизненные принципы — перед тем, как решить, может ли между вами что-то случиться, и уместно ли думать в этом направлении здесь и сейчас.
Это не значит, что женщин или секса в моей жизни стало меньше — тогда, или когда-нибудь впоследствии. Это всего лишь значит, что никакие мои отношения с прекрасным полом не выстраивались на навязывании себя, домогательствах и принуждении. Чужое «Не хочу» стало для меня непреложным законом — именно в память о том моём собственном «Не хочу», которое я почувствовал в том далёком 1983 году, встретившись с «Аркадием». Почти 33 года с тех пор прошло, но я совершенно точно знаю, что ни у кого не хотел бы вызвать таких чувств и такой внутренней реакции.
Не стоит думать, что эта перемена сделала меня или моих подруг сильно счастливее в личной жизни, что я превратился в безупречного рыцаря и галантного кавалера, и что я никакой женщине не дал повода для глубокой и долгой обиды. Может быть, даже наоборот: из-за нежелания никому навязываться, я всегда более охотно сходился с женщинами, явно проявлявшими ко мне интерес — при таких вводных довольно высока вероятность, что подруга заинтересована в тебе больше, чем ты в ней, и эта асимметрия создаёт почву для многих последующих обид и страданий. Кроме того, существуют на свете такие женщины, которые любят, чтоб их как раз добивались, упорно и настойчиво, всеми средствами и любой ценой — как кузина Ира из прелестной заметки Славы Сэ, пушкинская Наина или героиня Джейн Фонда из последней соррентиновской мелодрамы. Возможно, если б я не боялся проявлять чрезмерную настойчивость, то с какой-нибудь из таких барышень мог бы составить вполне счастливую пару… Но довольно воспоминаний, вернёмся в день сегодняшний.
Прочитал я тот комментарий коллеги, с которого начинается этот пост, и подумалось мне: вот ведь с человеком случилось примерно то же самое, что и со мной, в похожем возрасте, и почти столько же лет назад — но выводы из этой «травмы» он сделал какие-то совсем другие: возненавидел «пидоров». А мог бы — всех мужчин, всех математиков, всех школьных учителей, всех стариков... Почему одна нелепая экстраполяция кажется ему такой естественной, а остальные, столь же глупые, даже в голову не пришли?
«Общественный климат» в этом никак не обвинишь: при Брежневе, хоть и сажали в тюрьму по ст. 121 УК РСФСР «Мужеложство» (примерно по 500человек в год, почти как в сегодняшней России по 282-й), но никакие милоновы-мизулины-киселёвы на телеэкранах по этой теме не бесновались, сердец сжигать никто публично не требовал, и никакой государственной пропагандой гомофобия в стране не насаждалась. Эта тема просто замалчивалась, в традициях евнухоидной чопорности брежневского официоза, в строгом соответствии с формулой «в СССР секса нет».
Так что если мой коллега из всех возможных вариантов выбрал в качестве объекта ненависти именно гомосеков, о которых раньше понятия не имел, то это у него случилось действительно не от телевизора (как у значительной части сегодняшних российских гомофобов-телезрителей), а от очень глубокой личной озабоченности данной проблемой. Меня в мои 17 лет остро заботила другая проблема — отношений с женщинами — потому мой вывод из «травмы» и оказался иным.
http://ibigdan.livejournal.com/?skip=10
